1860-1890 гг.

8 октября 1860 года ознаменовался для молодого предпринимателя важным событием. В этот день великий Маэстро купил свой первый рояль «Бехштейн». Инструмент числился под номером 247. В бухгалтерской книге о покупателе было написано просто, в прусском sтиле: «Капельмейстер Лист в Веймаре».

К концу 1860 года Бехштейн создал в общей сложности около 300 инструментов. Это было даже меньше, чем у мастера Фойрига в Лейпциге; а Блютнер, также в Лейпциге, на тот момент уже достиг отметки 2500. В 1853 году Стейнвей и сыновья в Нью-Йорке и Брауншвейге, начав в 1853 году в Америке с номерам 483 – предыдущие были изготовлены в Германии – уже имел в своём активе три тысячи инструментов.

Итак, Карл Бехштейн не был обласкан коммерческим успехом. Вероятно, в первую очередь им руководила художественно-эстетическая идея. Он хотел добиться нового звучания фортепиано. И как сообщает Бюлов в конце 1860 года в письме к Листу, для исполнения сонаты си минор в Лейпциге в его распоряжении был «чрезвычайно утончённый Бехштейн». В течение многих десятилетий «Бехштейн» оказывал влияние на развитие музыки. За ним были написаны бесчисленное количество произведений.

Два года спустя – новый прорыв. На Лондонской промышленной выставке 1862 года 1862 Бехштейн выигрывает золотую медаль, затмив могущественных зарубежных конкурентов. Жюри так обосновало своё решение:: «Инструменты «Бехштейн» отличаются превосходной свежестью и свободой звука, приятной чувствительностью механизма и клавиатуры и ровным звучанием в различных регистрах; они способны выдерживать даже самое суровое обращение». О выставке был сделан официальный доклад от имени Комиссии правительств стран, входящих в таможенный союз: «Поставщик Его Величества Карл Бехштейн, бизнес которого был основан в августе 1856 г., за короткий промежуток – всего за шесть лет – достиг таких высот, что с 90 работниками он производит до 300 инструментов, одних только роялей 140 штук в год, которые экспортирует в Америку, Азию, Англию и Россию. Он прислал два великолепных рояля. (....) С радостью сообщаем, что его рояли нашли большое количество приверженцев в Лондоне, и полагаем, что можем надеяться на то, что они найдут в Англии распространение...»

В это время, когда происходило окончательное формирование современного пианино, считалось хорошим тоном, если отдельные компании активно стремились привязать к себе выдающихся музыкантов. Бюлов, который в таких вопросах мог действовать с обезоруживающей открытостью, пользовался очень любезными манерами Людвига Бёзендорфера, производителя фортепиано из Вены. В России он играл на инструментах известного петербургского фортепианного мастера Беккера и даже в присутствии Бехштейна хвалил их на все лады, особенно их акустику и механику. Бюлов пытался завязать отношения и с Теодором Штейнвег, серьёзно подумывая над тем, не вступить ли ему в деловой контакт и с этой компанией из Брауншвейга. Однако после того, как в 1863 году, отыграв концерт в Берлине, он похвалил рояль «Стейнвей», и его сразу решили взять в оборот, он перестал это делать, категорически заявив, что отдает предпочтение «богатому звучанию бехштейновских инструментов», хотя и не забыв выразить большое уважение к конкуренту.

ПОБЕЖДАЕТ КАЧЕСТВО

В начале 60-х годов компания «Бехштейн» начинает процветать. После кончины Перау в 1861 году, которая также означала конец фортепианной фабрики Perau, Бехштейн перенёс свои производственные площади на участок, находящийся на улице Йоханнисштрассе, дом 4: большая территория, граничащая с улицей Циглерштрассе. В новый комплекс было включено старое здание, стоящее на участке. А по адресу Беренштрассе 56 остался магазин и склад: они переехали по адресу Йоханнисштрассе 5 лишь в 1867 году, уже на новый, дополнительно приобретённый участок. Часть капитала, необходимого для переезда, Бехштейну пришлось взять в долг. Однако вскоре пожар уничтожил почти всё. Это означало конец предприятию – однако и тут на помощь пришли друзья. Среди них и Бюлов: впоследствии несколько раз он упоминает сумму в размере 2000 талеров. Так, 24 августа 1866 г. он пишет из Люцерна: «Мой 2000 талеров мне пока не нужны. Ради бога, оставьте эти деньги себе – и используйте их всякий раз, когда появится необходимость… "

Сумма, которую Бюлов дал в долг, была не столь маленькой: сохранился прейскурант, датируемый 1865 годом, согласно которому рояль 8 футов длиной стоил 700 прусских талеров. Кабинетный рояль – 450 талеров. Пианино – от 230 до 280 талеров. За упаковку «в прочном деревянном ящике, завинченном» фабрика брала «соответственно 8 или 7 прусских талеров».

Качество инструментов завоёвывало всё большую известность, не в последнюю очередь благодаря Бюлову. Тем не менее, Бехштейн по-прежнему остаётся очень щедрым. В начале мая 1864 года Вагнер бежал из Вены в Мюнхен к своему новому покровителю, баварскому королю Людвигу II. И на свой день рождения получил из Берлина бехштейновский рояль. 25 мая Вагнер вежливо поблагодарил дарителя:

«Когда три года назад я впервые вернулся из изгнания в Германию и гостил некоторое время у моего друга Листа в Веймаре, в один прекрасный день я случайно натолкнулся на инструмент, который поразил и приковал меня своим кристальным звучанием – в такой степени, что при печальном прощании я попросил дорогого Ганса фон Бюлова, который хотел поднять моё настроение, позаботиться о том, чтобы такой инструмент сопровождал меня везде, где бы мне не предстояло быть».

«Дорогой друг» Ганс фон Бюлов тогда ещё не имел ни малейшего представления о том, что его жена Козима и Рихард Вагнер встречались в ноябре 1863 года в Берлине и обменялись сердечной клятвой «принадлежать исключительно друг к другу». 10 апреля 1865 года в Мюнхене родилась Изольда, первый общий ребёнок Козимы фон Бюлов и Рихарда Вагнера. А 10 июня 1865 г. Ганс фон Бюлов дирижировал в Мюнхене во время премьеры «Тристана и Изольды» Вагнера.

РИХАРД ВАГНЕР: НОВЫЙ ДРУГ

В конце 1864 года Бюлов, который также отправился в Мюнхен, получил от Бехштейна подарок. А именно – два рояля, небольшого формата из дуба и большой инструмент, «удивительно прекрасный», который пианист с успехом испробовал на концерте перед самым Рождеством: «Ваш рояль звучал великолепно – ярко, ясно, чётко, полнозвучно. Все сошлись во мнении, что такого фортепиано в Мюнхене ещё не слышали. Надеюсь, что газета Augsburger [Musikzeitung] напишет об этом – в этом случае Штейнвег вряд ли сможет подкупить кого-либо, настраивая против Вас». Ещё до того, как рояли прибыли в Мюнхен, Бюлов пишет Бехштейну самое важное в постскриптуме: «Король прибудет в начале следующего месяца. Первое, что Вагнер и я намерены ему «нaвязать», – это, конечно же, «Бeхштейн»!

BПозднее Бехштейн придумал для Вагнера что-то совершенно особенное. В 1867 году он послал Вагнеру, который через несколько месяцев вынужденного пребывания за границей вновь переехал в Мюнхен, «фортепиано-секретер», особый инструмент, который одновременно можно было использовать и как письменный стол и, таким образом, был просто идеальной мебелью для композитора. Фортепиано-секретер, правда, подарком не являлось. Из письма Бюлова Бехштейну: «Фортепиано для Вагнера (мы очень рады, что оно завершено) считается официальным подарком Его Величества к 22 маю, моя супруга лишь выступила в роли посредника». Козима фон Бюлов к тому времени уже родила Вагнеру вторую дочь, однако официально считалась всего лишь «секретарём» композитора. Бюлов в другом письме: «Ваше фортепиано-секретер просто божественно и доставило большую-большую радость Маэстро! Получили ли Вы в качестве ответного подарка его бюст? Кроме того, заплатила ли придворная канцелярия Вам гонорар за Ваш шедевр (хочу услышать от Вас положительный ответ)? Если нет, то сразу же сообщите мне – потому что я немедленно напомню о задолженности – безусловно, с успехом!»

Несмотря на то, что Бюлов, где бы он ни был, с величайшим энтузиазмом пропагандировал инструменты Бехштейна, фортепианный мастер в лице крайне нервного, постоянно страдающего мигренями пианиста получил не самого лёгкого в обращении друга. То, что он был готов принять Бюлова у себя дома всякий раз, когда тот останавливался в Берлине, разумелось само собой. Зачастую пианист отдыхал у Бехштейна в состоянии полного истощения – в доме, где он был защищён от любой, даже дружеской, навязчивости. А когда Бюлов путешествовал, Бехштейн снабжал его не только своими роялями, но и газетами, сигаретами – и иногда и еврейскими анекдотами. Дело в том, что Бюлов был известен своим лёгким снобистским антисемитизмом, который его еврейские друзья – виолончелист Генрих Грюнфельд и пианист Мориц Мошковский – выносили с хладнокровием, иногда делая острые выпады в ответ.

ИДЕАЛИСТ

Дружба между фортепианным мастером и «его» пианистом совершенно лишена какого-либо расчёта. Бехштейн, с годами став успешным предпринимателем, по-прежнему стремится воплотить свой идеал звучания; и он остаётся человеком, излучающим тепло и ищущим гармонию в общении с близкими ему людьми.

Таким был Карл Бехштейн, к которому Бюлов обратился в июле 1869 года в полном отчаянии – с просьбой прислать ему копию Прусского закона о разводах и порекомендовать компетентного адвоката: «Промедление смерти подобно!» Его любимая супруга Козима, дочь глубоко уважаемого учителя Листа, после нескольких лет ménage à trois, укравших столько нервов, наконец-то бросила своего мужа Ганса фон Бюлова и потребовала развода, первая жена которого, Минна, к тому времени уже умерла. В августе 1869 года Бюлов уехал из Мюнхена. В качестве прощального подарка он оставил своим ученикам бехштейновский инструмент. В Берлине он пребывал инкогнито, как всегда, у Бехштейнов, по адресу Johannisstrasse 5. Оттуда он написал отчаянное письмо Иоахиму Раффу, которое заканчивается следующими строками: «В начале будущей недели я завершу здесь все свои личные дела – и обрету свободу, буду волен, как птица…»

Карлу Бехштейну приходилось с другом очень нелегко. И тем не менее, он оставался необыкновенно скромен, о чём свидетельствует письмо, датированное концом 1868 года: «Дружбой столь великого человека и всемирно известного музыканта я должен был бы гордиться, если бы я смиренно не признавался себе в том, что на самом деле не заслуживаю её; мне просто сказочно повезло, что в начале моей карьеры сам бог стоял у моего верстака – и под его защитой я стал тем, кем являюсь на сегодняшний день».

НАСТОЯЩЕЕ ВЕЛИЧИЕ ПРОЯВЛЯЕТСЯ В ОТНОШЕНИИ К КРИТИКЕ

Бюлов иногда вымещал обиды на «своём» мастере. Как-то механика показалась ему туговатой. Другой рояль, который Бехштейн отправил ему в Бармен, он назвал бесцеремонно «бармен-эрбармен» («пощади меня»): «В стремлении сделать звучание мягким и приятным для публики уничтожается индивидуальность музыкального произведения и самого исполнителя». Из Флоренции, куда он бежал после развода, Бюлов пишет: «...хотел послать Вас к чёрту – вернее, Вашего жалкого экономического кастрата вместо инструмента. Я успел сыграть на нём только одно произведение, «Воспоминание» Листа, и басы стали безбожно фальшивить, совсем как у «Перау». Бюлов успел познакомиться с роялями Перау – и, безусловно, больно уколол Бехштейна этим остроумным замечанием. Как Бехштейн воспринимал – или, вернее, терпел, – всё это, нам не известно. Видимо, на тот момент он – как и любой фортепианный мастер – уже сделал из общения с выдающимся пианистом основной вывод: иногда проблема не в том, что механика заедает, – а в том, что «клинит» самого музыканта.

Правда, порой Бюлов очень подробно останавливается на том, что желательно было бы исправить, например, когда он советует Бехштейну встроить в механический блок определённую дополнительную пружину. Иногда Бюлов возмущался по поводу «двойной репетиции» (double échappement), которую изобрёл Эрар и которая сегодня стала стандартом во всех роялях, и превозносил механику старой английской системы. Это объяснялось тем, что для него важным было лёгкое туше, то есть не только блеск, но в первую очередь тембр звука. И действительно, некоторое время Бехштейн параллельно создавал фортепиано и с двойной репетицией, и с обычной английской механикой.

Кстати, Бехштейн всегда в своём непоколебимом стиле отвечал и на лестные, и на оскорбительные письма, как свидетельствует ещё одно письмо Бюлова, на этот раз 1872 года: «... вновь просто по-королевски был принят у друга Бехштейна и защищён ото всех. Мне был предоставлен собственный слуга, в белом галстуке, который ожидал в передней малейшего знака с моей стороны, и особенно был выдрессирован для того, чтобы не пропустить ко мне ни одного посетителя».

Не исключено, что Бюлов не смог бы продолжить свою карьеру как пианист, не будь у него такого друга, как Бехштейн. Карл Бехштейн был ему и матерью и отцом (если вспомнить цитату из «Кольца нибелунгов»). Бехштейн знал, что его друг гений: ведь Бюлов был именно тем, кто познакомил публику с Первым концертом для фортепиано Брамса, кто впервые исполнил в Германии Концерт для фортепиано № 1 Чайковского и стоял за дирижёрским пультом во время премьеры «Тристана и Изольды» и «Мейстерзингеров». И Бехштейн прекрасно понимал, что его инструменты смогут полностью продемонстрировать весь свой потенциал только в том случае, если за ними будет сидеть музыкант нового типа, по-современному чувствительный, обнажённому нерву подобный.

По сравнению с Бюловым общение с Ференцом Листом было практически идеальным. Каждый год Бехштейн отправлял маэстро в Альтенбург свой новый рояль. На закате своей жизни Лист вновь поблагодарил своего фортепианного мастера, который к тому моменту уже приобрёл всемирную известность: «Оценка ваших инструментов может заключаться только в исключительно хвалебных отзывах. Вот уже 28 лет я играю на Ваших инструментах – и по-прежнему отдаю им предпочтение. По мнению самых компетентных авторитетов, игравших на Ваших роялях, – они более не нуждаются в похвале: любое восхваление станет лишь плеоназмом, излишеством, тавтологией».

<< 1855 - 1860 <<   >> 1890 -1900 >>